Мне посчастливилось появиться на свет в благословенном лесостепном светоносном крае!
Село Утёвка, Заволжье, Красносамарский край — моя малая родина.
Родился я 20 февраля 1944 года.
Моя мама (Екатерина Ивановна Рябцева) и бабушка (Аграфена Фёдоровна Рябцева) рассказывали, как в тёмную метельую февральскую ночь они не могли на лошади добраться до местной больнички. Два раза возвращались домой с полдороги. В третий раз ехать не решились, боясь, что придётся рожать в санях.
Родился в бревенчатом доме деда моего Ивана Дмитриевича Рябцева. Этот дом стоит и сейчас на улице Комсомольской, 13 (тогда Центральной). Дед построил этот дом на деньги, которые он заработал, бежав в Сибирь от голода в Поволжье в 21-22 годах.
Мама моя, дед и бабушка — крестьяне. У каждого из них образование не более двух классов. У деда в трудовой книжке в графе ≪профессия≫ было отмечено: ≪шорник, конюх≫. Но был он, несомненно, профессором во многих сельских науках.
Достаточно хотя бы отметить, что во время Второй мировой войны он работал мастером в местном Утёвском продкомбинате, где занимались выделкой овчин, пошивом полушубков и рукавиц для фронта. Был награждён за это медалью. Здание комбината они построили из сосняка, сплавленного из Борского района до Утёвки по реке Самаре. Я с детства это знал и гордился дедом.
Всё детство моё (жил я до школы в основном в доме деда) прошло в деревенских, крестьянских заботах. Всё определялось кругом забот деда и моего отчима Василия Фёдоровича Шадрина — инвалида 1-ой, потом 2-ой группы. Василий Фёдорович Шадрин, усыновив меня, стал мне настоящим надёжным отцом.
Дед после войны ушёл из продкомбината и работал больше конюхом. Обе семьи держали корову, другую скотину. Как правило, большую часть лета я проводил со взрослыми на сенокосе, на заготовке дров на зиму. Рано научился косить и вообще работать наравне со взрослыми и дома, и в степи, и в лесу. Обычное сельское детство. И не совсем. Дед мой был ещё и охотником, и рыбаком. Это и кормило, и придавало особую прелесть детским годам. И ещё: мой дед любил петь песни! На особицу. Негромко. В степи, в дороге… Пел старинные русские песни, в том числе и те, которые привёз из Сибири! Если запевал своим тихим тенором в компании, все невольно замолкали, слушали его. А он пел так, как будто никого рядом нет. Словно он один, где-то в степи. Пел протяжно. И грустно лилась его песня… Всегда грустно… И не было уже небольшой деревенской горницы с иконами в переднем углу, были степь, река, липа вековая, сибирская дальняя сторона и… Байкал!
Когда в моём детстве говорили про кого-то: ≪Он интеллигент≫, — я понимал, что говорят о человеке, похожем на моего деда. Немногословном, нешумном, много умеющем в жизни. Не рвущем постромки.
Бабушка Груня, в отличие от деда, была многоречива, порывиста.
Она была рассказчица.
Наши соседи приходили к нам послушать дедовы песни и рассказы моей бабушки. Бабушке моей не хватало красок и событий в повседневной жизни. Плавное течение быта было не для неё. Она была — Шекспир!
Росла она сиротой, была когда-то прислугой в Самаре. После её рассказов у многих слушателей глаза оказывались на мокром месте. Читали мы по вечерам вслух в кругу разные книжки…
Помню, когда я уже поступил в институт, провожая меня, бабушка Груня, обжигая своим пронзительным взглядом, сказала:
— Шура, ты не думай, что вот поступил в институт и твоя жизнь сама по себе сразу стала распрекрасной. Всякое будет. Но упаси Бог тебя от того, чтобы ты ел украдкой. И не своё…
Так нас воспитывали наши неграмотные родители. Мама моя тоже любила рассказывать. Но как-то на ходу, между прочим. Не так ≪постановочно≫, что ли… Во время её рассказов если и были слёзы, то от смеха, так она умела грустное превратить в весёлое. В доме мамы часто звенел смех. Если она приходила в ≪магазину≫ и становилась в конец очереди, многие оборачивались — ждали, что скажет Катерина Ивановна, чтоб не пропустить смешное…
Более волевого человека, чем мой отец Василий Шадрин, я не знал потом в своей жизни. Изломанный войной (был около четырёх лет в плену, два раза бежал из плена), со сросшимся (4 звена) спинным позвоночником и прямой, совершенно не гнувшейся в колене ногой (последствия перенесённого туберкулёза костей), он имел непреклонный характер.
В любой артели (по заготовке сена, дров, деревенских помочах, когда рыли колодец, погреб) и молодые, и старые — все сразу подпадали под его начало.
Он многое знал как делать. И не отказывал никому в совете, в помощи. Такова в нём была жажда деятельности.
А ведь мы, ребятишки (у меня было две сестры и брат), либо мама по утрам помогали ему надевать брюки. Один он не мог с этим справиться.
Он пролежал с небольшими перерывами в военном госпитале в Самаре на улице Молодогвардейской более пяти лет. Вырвался оттуда в корсете на поясе и с гипсом на ноге. Раны на ноге у него гноились ещё. Мама его перевязывала, я зарывал гнойные бинты за сараем. Гипс с ноги мы срезали с мамой по его команде. Намучились. Я помню мамины глаза. Когда позвонки в пояснице срослись в монолит, он перестал надевать из чудовищно толстой кожи, скрепленной металлическими пластинами, корсет. Я его забрал на чердак.
В нашем шеститысячном селе была хорошая библиотека. И не одна. Я много читал. Искал в книгах то, чего не могли дать мне окружающие. И в школе в том числе. Мне важно было знать многое. Вот полевой цветок! Растёт прямо около нашего сенокосного стана. Как он называется? Ни опытный мой дед, ни дядья не знают. Как же так? У каждого цветка, каждой травинки должно быть своё имя! Так я полагал. Прошу маму привозить мне в поле разные книги из библиотеки. В том числе и ≪Определитель растений≫. А приехав домой, читаю о Пржевальском. Читаю Мичурина…
Если убрать из моего детства дядьку моего Сергея и дядьку Алексея, которые жили, как и я, в семье деда, детство станет бледным. Их разнообразные затеи манили к себе многих. Они были непохожие, дядья мои. Сергей порывистый, неугомонный — в бабушку. Основательный и уравновешенный Алексей — в деда. Среди них я вырос чем-то среднеарифметическим: и по характеру, и внешне. Неярким.
Также не представляю своё детство без огромного мерина Карего, который постоянно был у нас во дворе. Он был моим другом, может быть, самым верным…
Уже были в нашей школе и радиокружки, и многое другое. Друзья мастерили детекторные радиоприёмники, потом транзисторные. А дядья мои, кроме рыбалки и охоты, страстно были увлечены фотографией. Потому-то у нас (у моей родни) сохранилась целая фотолетопись тогдашнего быта. А ещё они рисовали масляными красками на клеёнках, на загрунтованными ими холстах огромные копии картин. Это были общеизвестные ≪Охотники на привале≫, ≪Три богатыря≫, ≪Запорожцы пишут письмо турецкому султану≫ и т.д. Картины были порой длиной до трёх метров. Я рос среди этих картин. Одна, ≪Три богатыря≫, весьма внушительных размеров, висела в закутке над кроватью, где я спал.
…А ещё дядья играли на многих инструментах. Гармонь, балалайка, баян, аккордеон часто звучали по вечерам. Особенно меня завораживало умение дяди Алексея подбирать музыку на мандолине. Сходу, сразу. Стоило ему только услышать начало песни. Это его умение меня приводило в восторг. Оно меня растворяло в своей стихии.
Такой была крестьянская семья моего деда.
В доме моих мамы и отца было немного по-другому. Младшие сёстры Люба и Надя, младший брат Пётр красили жизнь по-своему. Все они в своей веселости походили на нашу маму, хотя жизнь была нелёгкая.
Мама около семнадцати лет работала уборщицей в сельском доме культуры, отец, когда ему дали вторую группу инвалидности, всеми правдами и неправдами устроился туда же сторожем. До войны мама работала в колхозе. Либо кашеварила на полевом стане, либо трудилась на общем дворе. Отец был трактористом.
Большая часть моего детства и юности была тесно связана с клубом, хором, драмкружком. Очень любил кино!
Когда я поступил в институт, моя стипендия в 37 рублей оказалась вдвое больше отцовской пенсии, оформленной ему как бывшему колхознику. Всё это, конечно, сказывалось на образе жизни семьи. Уклад той нашей сельской жизни я потом попытался описать в своих ранних повестях.
До поступления в институт я всего два раза был в городе. Первый, когда бабушка Груня, поехав в Куйбышев на Троицкий рынок торговать яичками, взяла и меня с собой. Вторая поездка была связана с моим участием в областном фестивале самодеятельности. Я должен был при выступлении своих товарищей по художественной самодеятельности вести концерт. Должен, но…конферансье из меня на областной сцене не получился. Мы с приятелем съели по несколько порций мороженого. И у меня пропал голос. Не было опыта у нас же в селе не продавали мороженое…
Когда приехал сдавать экзамены в институт, первое, что я сделал, — пошёл искать в Самаре музей Максима Горького. Много позже я неоднократно бывал за границей. Много ездил, много думал. Но Самара — мой первый город!
Он дорог мне тем, что у меня кружилась голова при мысли, что здесь где-то в нём ходили, жили Горький, Шаляпин. Эти имена заставляли чаще биться моё сердце. Оно было молодым!
Когда уезжал в город уже учиться, поступив на химико-технологический факультет института, мама дала мне десять рублей (две пятёрки). Приехав, узнал, что в студенческой столовой можно питаться на один рубль в день. Значит, можно протянуть десять дней. Это меня ободрило.
У меня не было ни осенней одежды, ни обуви. Вернее было и то, и то… Но… не мог я ходить на занятия в фуфайке и в кирзовых сапогах. Надо было где-то заработать деньги, чтобы кое-что купить. К этому времени я достаточно уже поработал в разных рабочих артелях. И на заготовке дров, в плотницких артелях. Одних колодцев и погребов вырыл артельно несколько штук. Имел права тракториста. В первую же неделю я подрядился перестроить на улице Вилонова в Самаре одной хозяйке сени с заменой крыши крыльца. Она аккуратно со мной расплатилась деньгами, а в качестве премии выдала мне две книжки ≪Войны и мира≫ Л. Толстого.
Шаткое финансовое состояние не удручало. Оно мобилизовывало. Было заразительное, радостное ощущение начала пути, своей неизведанной самостоятельной дороги в новую жизнь. Это завораживало. Я был первый из всей своей многочисленной родни, кто поступил в высшее учебное заведение.
Большая часть иногородних ребят в моей группе мало чем отличалась от меня. Время нам выпало такое. Оно и корёжило, и выпрямляло…
Мой родной отец Малиновский Станислав появился в селе в 1942 году. Поляк. Варшавянин. Он оказался в СССР вместе со многими поляками и нашими красноармейцами при отступлении войск во время войны. Он шил обувь в Утёвской сапожной мастерской, в том числе и женскую. Вскоре они с моей мамой познакомились. Стали жить как муж и жена в доме моего деда.
В 1943 году, когда моя мама была на четвёртом месяце беременна мной, отца забрали в составе Войска Польского на фронт. Расставаясь, отец просил маму (они не были расписаны), чтобы, если родится сын, назвали его Сашей и дали фамилию Малиновский. Обещал обязательно вернуться. Проявив немалую настойчивость, мама выполнила наказ Станислава. Так в Утёвке появилась необычная для наших мест фамилия. Капрал Станислав Малиновский присылал четыре письма с фронта. Присылал детскую одежду. Сообщал, что получил мою фотографию, перед освобождением Варшавы.
Потом переписка прервалась. Около сорока лет я разыскивал родного отца. Он участвовал в освобождении родного города Варшавы; мама полагала, что он погиб. Только в 2000-ом году я нашёл его. Точнее — его могилу. В 1946 году по ранению он был демобилизован. Жил в Варшаве. В начале 60-х годов около собственного дома его сбила машина, управляемая пьяным водителем. Он получил переломы обеих ног, множественные раны. В одну ногу ему вставили металлический стержень, другую собрали, поставив двенадцать металлических скоб. Он дожил до 80-ти лет. Ходил на костылях. Может, это обстоятельство и послужило одной из причин того, что отец не давал о себе знать…
Оба моих отца оказались инвалидами, оба ходили на костылях.
Когда пришла пора решать, куда идти учиться, выбрал химико-технологический факультет Индустриального (позже Политехнического, сейчас СамГТУ) института в Самаре. В то время мечтой каждого сельского парня было стать лётчиком или моряком… А у меня правый глаз слабо видел, левый — более-менее сносно, очевидно, как результат того, что в детстве я переболел корью. Тогда, в детстве, меня выписали из больницы незрячим. Мама долгое время мыкалась по окрестным деревням ко всевозможным лекарям и знахарям, пока я не стал видеть.
Окончание школы совпало с началом химизации страны, развитием добычи нефти в Поволжье (≪второе Баку≫), её переработки. Появились в Утёвке, Кулешовке крепкие спортивные парни-буровики. Разворачивалось строительство будущего города Нефтегорска в голой степи, на ровном месте. Как испытание для себя я отчаянно выбрал Политехнический, где конкурс был шесть человек на одно место. Возможности, которые открылись в институте, ошеломляли. Учёба давалась легко. Но была некая разбросанность. Занимался спортом (игровые виды: футбол, волейбол, теннис, тяжёлая атлетика); манили театр, цирк (особенно силовая эквилибристика, из-за которой чуть было не оставил институт, намереваясь поступить в цирковое училище).
Интересна была философия, занимался и ей как наукой, на кафедре, в студенческом научном обществе — нефтехимией с процессами и аппаратами. Сам не заметил, как переболел многим. И на четвёртом курсе проснулся аппетит к специальным наукам. И неудержимый! Последние семестры учился на отлично, совершенно не стремясь к этому. Диплом защитил на ≪отлично≫. От предложений остаться в институте отказался, найдя, как мне казалось, веский довод: ≪Пойду на завод зарабатывать деньги, надоело безденежье≫. Это было внешне.
В душе творилось необычное. Я начал на последнем курсе, перед защитой диплома, писать стихи и прозу. Неожиданно для самого себя. Не давая себе отчёта: для чего это мне? По натуре достаточно скрытный, не торопился никому об этом говорить. Тем более печатать. Мне надо было разобраться в самом себе. Я попал в некотором роде в турбулентное движение. Догадываюсь, что одной из причин было то, что, несмотря на мою энергичную, наполненную до краёв студенческую жизнь, было во мне ощущение некоторого ≪сиротства≫. Моя атлантида — тот сельский мир, частицей которого я был, тот мир, в котором оставались мой дед, бабушка, родители, заливные луга, поречье, Самарка, многоголосье моих молодых и покалеченных войной односельчан, — всё это уходило в прошлое. Оканчивая институт, я как бы оказывался на трамплине, который вот-вот выбросит — отбросит меня ещё дальше, чем я был прежде, от всего родного. Вот это ≪сиротство≫ в большом городе и предстоящий дальнейший разрыв и стали тому причиной. Я жил как бы с необрезанной пуповиной, соединявшей меня с породившей меня средой. И с чувством как бы предательства… Многое уходило в прошлое, в более страшное — в никуда. Шло укрупнение сёл, высасывание молодых сил из села в город, вымывание быта, ветшание его, а значит, оскудение языка, обычаев. Всё это я чувствовал остро.
Всё становилось неперспективным. Я спохватился, стал жалеть, что не поступил на нефтяной факультет, тогда бы можно было работать на земле, хотя бы так… Взлёт, связанный с химизацией моей малой родины, и подрыв её корневой основы —всё это было во мне двуедино. И рвало душу. Это я теперь так могу формулировать. Тогда шло через сердце, было на подсознании. Каким-то животным чутьём улавливал я трагизм завтрашнего дня. Несмотря на фанфары и литавры.
Я любил свою родину. Такою, какая она есть, была… Родилось жгучее желание писать. Но как? Нет никаких навыков…
Первый из своего окружения в селе я вот-вот получу высшее образование! Мог бы что-то сделать?! Возникла мысль защитить диплом и поступить в Литературный институт. Я был один на один с этой своей затеей: догадываясь, что являюсь свидетелем, участником чего-то очень важного, чреватого в будущем неизвестно чем для всех нас, решил обучиться в Литературном институте и описать, что видел, что чувствовал… Наивно, конечно… Таким я приехал работать в г. Новокуйбышевск, на Куйбышевский завод синтетического спирта.
Об этом периоде моей жизни я позже писал в повести ≪Колки мои и перелесья≫ в главке ≪А избы горят и горят≫.
Несмотря на внешне непритязательное название, завод являлся большим нефтехимическим комплексом, дающим стране спирт, фенол, ацетон, альфаметилстерол, полиэтилен и т.д.
Таких заводов в стране было три. Это были первенцы нефтехимии в СССР (Куйбышевский завод — первенец в Поволжье). Народно-хозяйственное их значение огромно. Так, в начале 60-х годов на закупленном оборудовании в ФРГ они давали полиэтилена (тогда редкого ещё продукта) больше, чем производилось его в США. Выпускаемый этиловый синтетический спирт был длительное время единственным сырьём при производстве резины для автотракторной и прочей техники, по цепочке: ≪спирт-дивинил-каучук-шины≫.
По всей стране были расположены заводы синтетического каучука и производства шин. В голове этой цепочки — три производителя синтетического спирта методом прямой гидратации и плюс небольшие заводики производства спирта по сернокислотному методу.
Масштабы производства завода и его значимость поражали! Пришла, ворвалась неуёмная страсть к химической технологии и связанной с ней накрепко науке. В которой порой факт и опыт оказываются фантастически значимыми.
Научная, техническая интеллигенция, по сути схожая в большинстве своём с крестьянством преданностью своему делу, трудолюбием, подлинностью и надёжностью, бескорыстием, покорила меня. Я и сейчас чувствую себя должником всех тех, с кем рос на селе, а затем учился и работал на производстве, в науке.
Это странное, на первый взгляд, соединение крестьянства и интеллигенции дало мне очень многое. Да, наше крестьянство заслуживает индивидуального всероссийского памятника, как и наша техническая интеллигенция! В среде первой я родился и рос. Она меня воспитала. Техническая интеллигенция, насколько я был готов к этому, — образовала.
Проработал в цехах нефтехимического завода около семнадцати лет (начиная от рабочего, начальника смены, заместителя начальника цеха, начальника цеха, начальника производства, в структуре которого шесть цехов).
Наукоёмкая отрасль, интеллигентная техническая среда сильно повлияли на меня. Будучи начальником цеха, начал работу над диссертаций ≪Селективное гидрирование ацетиленовых углеводородов в пирогазе на комплексном катализаторе на основе палладия в растворе трифенилфосфина и диметилформамида≫. Эксперименты проводились на специально построенной в условиях действующего цеха опытно-промышленной установке. Был разработан запатентованный после катализатор. Разработана технология.
Защитил диссертацию в Москве во ВНИИ НП в 1984 году, без отрыва от производства. Продолжил работать в науке. Получены были разработки, не имеющие на то время аналогов в нашей стране, в мировой практике.
Так получилось, что накопил материал для защиты докторской диссертации. Специальной работы не вёл, обобщил сделанное и в 1992-ом защитил её в Московском МиТХТ. Тема диссертации ≪Теоретические основы и технологические принципы совершенствования производства низших олефинов≫.
Область научных интересов: технология основного органического и нефтехимического синтеза (фенол, ацетон, пиролиз), конструкции пиролизных печей и горелочных устройств, закалочно-испарительные аппараты, ресурсосберегающие технологии.
За внедрение разработок более чем на 100 установках СССР в составе творческого коллектива награждён премией Совета Министров СССР (лауреат).
Автор более пятидесяти научных статей и изобретений. Более пятнадцати лет был генеральным директором вначале Куйбышевского завода синтетического спирта (ныне ЗАО ≪Нефтехимия≫), потом Нефтехимкомбината (ныне ЗАО ≪Нефтехимическая компания≫). Оба предприятия расположены в городе Новокуйбышевске. Нефтехимкомбинат —один из крупнейших в Европе нефтехимических комплексов.
Приходилось изучать и науку управления (в ВУЗах СССР, России, за границей, в том числе в ФРГ). Параллельно с занятием наукой, производством преподавал длительное время (по настоящее) в Политехническом институте (ныне СамГТУ).
Около 15 лет возглавлял ГЭК (председатель). Являюсь Почётным профессором университета, профессором кафедры ≪Общая химическая технология и экология≫. Член диссертационного учёного совета по присуждению кандидатских и докторских степеней в области нефтехимии.
С 1994 года живу в г. Самаре. Непрерывный стаж работы более 45 лет.
Присвоены звания:
Лауреат премии Совета Министров СССР (12.04.1990 г.);
Отличник химической и нефтехимической промышленности СССР (16.05.1991 г.);
Почётный нефтехимик (30.11.1992 г.);
Заслуженный изобретатель РФ (17.05.1994 г.);
Почётный химик (17.12.1999 г.);
Академик инженерной академии РФ (17.11.1998 г.).
За помощь в деле строительства Свято-Серафимовского
храма в г. Новокуйбышевске награждён Патриархом Московским и всея Руси Алексием медалью русской православной
церкви преподобного Сергия Радонежского I степени.
Награждён медалью Серафима Саровского.
Награждён губернатором Самарским знаком ≪За труд во благо земли Самарской≫.
Страсть к производству, к научной деятельности удерживала меня до 80-х годов, пока не почувствовал, что желание писать неистребимо.
Первую мою повесть ≪Степной чай≫ Областное книжное издательство выпустило 25-тысячным тиражом в 1992 году. С тех пор написал несколько повестей и циклов рассказов. Я исполнил моё желание молодых лет — написал эпический цикл из повестей (пять) под общим названием ≪Под открытым небом≫, посвятив его судьбе моих соотечественников на изломе столетий.
Есть книги, отмеченные областными премиями, есть — Всероссийскими. Член Союза писателей РФ с 1994 года. Автор более 20 книг прозы и поэзии. Многократно издавался в Москве. Две книги изданы за рубежом (Франция, Польша).
Лауреат нескольких престижных Всероссийских премий:
≪Русская повесть≫;
Имени П.П. Ершова;
Имени А.Н. Толстого (международная);
Имени И.С. Шмелёва;
Имени Володарского;
Лауреат губернской премии в области культуры и искусства.
Есть среди моих книг одна, которая не только повлияла на моё дальнейшее творчество, но и на формирование моего мировоззрения, привела меня к православию, хотя крещён я был в самом раннем детстве, когда был слепым.
Речь идёт о небольшой моей документальной повести ≪Радостная встреча≫. В ней я рассказал, как смог, о жизни и творчестве дотоле неизвестного художника-иконописца, родившегося без рук и ног. Об утёвском изографе Григории Николаевиче Журавлёве. Работа по поиску материала о нём, написание книги продолжаются около сорока лет.
За это время я приблизился в своём творчестве к безыскусной манере письма, к душевной потребности идти от трагического к светлому.
Могу сказать, что писал как дышал.
Потом Российское издательство в Москве выпустило двухтомник избранной моей прозы, за этим в том же издательстве вышел мой четырёхтомник. Но повесть о моём земляке-художнике для меня в особом ряду.
Сколько всякого было за мои сорок лет работы в промышленности! Да и потом, когда работал в университете (работаю и сейчас)! Сколько лиц и имён! Сколько светлых и горестных, порой драматических событий в памяти.
Сколько и теперь голосов звучит во мне. Незабываемых и разных! И весь этот калейдоскоп — около моего рабочего письменного стола.
Могу ли я жаловаться на свою судьбу, давшую мне возможность быть полезным не только себе.
Во внешне спокойном (это спокойствие и уравновешенность я осознанно и настойчиво культивировал в себе лет с тринадцати) парне горело страстное восприятие жизни! Так хотелось наполненной смыслами деятельности.
На этом контрасте (на острой грани), противоборстве, очевидно, и налипли банальные для моего возраста болячки, с которыми, как водится, теперь борюсь с переменным успехом.
Есть подозрение, что моя медицинская карта амбулаторного больного может стать похожей по своему объёму на один из толстенных томов ≪Войны и мира≫.
Работу в институте бросать не намереваюсь, понимая, что она, как перископ, расширяет кругозор, увеличивает обзор окружающей жизни. Что, как ни это, самое важное для писателя!
Успеть бы сделать задуманное. Осмыслить увиденное и пережитое лично, страной.
Драматургия окружающего — вот что меня влечёт более всего сегодня.
Теперь, когда мне за семьдесят, рад знать, чувствовать, что гул индустрии, грохот больших дел, в которых мне пришлось участвовать и которыми горжусь, не заглушили, не заслонили во мне (и в написанном мной) тихие мои радости в детстве, светлую улыбку моих родителей, песни моего мудрого деда Ивана… Не придавили во мне желание, готовность мою негромко говорить с каждой отзывчивой душой… Слушать…
Теперь нет-нет да и увижу себя среди лугового разнотравья, под синим небом над головой. И — в сиреневой майке. Как в детстве! У реки!
И радость на душе от того, что было у меня в жизни такое…